ЛУЦКИЙ ПРОРЫВ В ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ

Часть 1-я

Сергеевский Борис Николаевич, Генерального Штаба Полковник

ЛУЦКИЙ ПРОРЫВ

1. Укрепление нашего исходного положения Вестник Первопоходника

В первых числах марта (ст.ст.) наш корпус вышел на предназначенное нам направление - серединой нашего фронта - впереди (западнее) м. Олыка, в полуверсте от него. Позиции противника были еще в полуверсте - версте.

Началось сближение, скачками, по ночам. Под прикрытием редкой цепи стрелков выходили на широком фронте рабочие... и к утру была готова щель, глубиною в рост человека. За день она обращалась в наскоро оборудованный окоп. Боялись огромных потерь при этих работах. Оказалось - не так страшно. Через два месяца, в начале мая, мы достигли своей задачи, причем и все внутреннее благоустройство, и ходы сообщения были готовы.

Изложу личные впечатления. В Вербное воскресенье, часов в 11 утра, я и корпусный инженер, подполковник Манохин, были вызваны к Начальнику Штаба Корпуса и нам приказано немедленно (к 12 часам дня), без предупреждения, прибыть к правому флангу передового окопа 2-й стрелковой дивизии (на стыке с соседним 39-м арм. корпусом) и, пройдя лично по всему передовому нашему окопу, убедиться, что более приближать наши окопы к неприятельским нигде не нужно.

Мы с Манохиным, в штабном автомобиле, немедленно выехали к "стыку". До него было верст 6 прекрасного шоссе. Погода была отличная. С нами был детальный план всей нашей первой полосы укреплений, напоминавший собою подробный план улиц какого-нибудь городка... Проехали м. Олыку, с прекрасным каменным католическим собором. В местечке шла, казалось, нормальная жизнь, хотя до передового окопа противника оставалось не более версты. Австрийцы католики щадили католический храм и окружающие его дома.

Шагах в 500-х за местечком шоссе раздваивалось. Вправо, на север, оно шло к "стыку". Оно было бы под артиллерийским и даже ружейным обстрелом, если бы от самой его обочины не начинались наши окопные работы и массы выкинутой земли не создали высокой, надежной маски, скрывающей дорогу. Проехав по этому шоссе около версты, мы остановились перед столбом с указателем "5 П" (5-й стр. полк), указывающим в щель, ведущую на запад уже в виде извилистого хода сообщения. Мы оставили здесь машину и двинулись вглубь щели пешком. Ход был шириною около метра (чтобы встречные могли разойтись и чтобы возможно было пронести носилки с раненым). Он шел зигзагами, чтобы его нельзя было простреливать продольно, и кое-где пересекался поперечными ходами или брошенными окопами. На всех "углах" были надписи и стрелки - заблудиться было невозможно. Но людей - никого. Был обеденный час. Поэтому и на одной, и на другой стороне - никаких "звуков боя".

Делая нужные повороты, мы прошли через тылы "2-го батальона", мимо "Штаба 1-го. б-на" - все вправо, к "стыку". Обзора - нигде никакого, ни мы ничего не видим, ни нас никто не видит. Только по земляной стенке, на высоте глаз, бежит маленькая канавка с приколотой к ее дну проволокой - телефонная линия к централи 5-го стр. полка. Если проволока перестанет работать - по ходу сообщения побежит рядовой телефонной команды, сразу увидит, где снаряд или мина из миномета повредила провод, и сейчас же исправит повреждение.

Но вот выходим на крошечную площадку - дворик. Прямо (на север) открывается вид на топкое болото. С первого же взгляда видно, что по нему не только взрослый человек, но и ребенок, да, пожалуй, и собака пройти не сможет. Но - это уже за "стыком", и нас не касается.

На дворике, на западной, вертикальной стенке обрыва, как-то странно прилажены две двери. На одной из них надпись: "К-р 1-й роты". Стучим. - "Войдите!". "Вошли. В полутемной (окошко над дверью) землянке, вокруг накрытого стола, 3 койки. На двух из них сидит по офицеру - пожилому прапорщику (из запаса). Спиной к входу, на табуретке - молодой поручик, командир роты. Одет с иголочки, на груди - "Владимир с мечами и бантом". Конечно, при шашке и револьвере. Рядом, на койке - новенькая фуражка, а в ней - коричневые кожаные перчатки: сегодня праздник, форма "обыкновенная". Посмотрел, кто вошел, и резко прозвучало: "Г.г. офицеры!". Прапорщики вскочили, а командир, не торопясь, надел фуражку и перчатки и, вытянувшись передо мной, отчетливо отрапортовал: "Г. подполковник, 1-ая рота 5-го Стрелкового полка обедает. Боевых столкновений не было".

Рукопожатия. Прошу продолжать обедать. Просят садиться и закусить. Благодарим. Отказываемся. Но садимся на койки и объясняем, кто мы и зачем.

Еще через несколько минут мы, в сопровождении поручика, вышли по ходу сообщения в передовой окоп, сознаюсь, не без некоторого трепета и уважения к этому, действительно, БОЕВОМУ месту: здесь всего 60 шагов до врага, и это самая передовая точка "Русской земли". Но, как только я переступил несуществующий порог, нас встретил привычный для офицера, при его входе в казарму, крик: - "Дежурного!" - крик такой громкий, что его, несомненно, слышал и дежурный по австрийской роте в неприятельском окопе. И русский дежурный унтер-офицер немедленно вырос передо мной, выскочив из какого-то подземного убежища и - тоже, вероятно, не столько для меня, сколько для впечатления на австрийцев - наиотчетливо прокричал:

- Ваше Высокоблагородие, дежурный по 5-й роте!

- Здорово!

- Здравия желаю, Ваше Высокоблагородие!

Только после этого я смог рассмотреть, что такое "передовой окоп". В 2-3 раза шире хода сообщений (может выстроиться двух-шереножный строй). Впереди (перед бруствером) - "стрелковая ступень", над ней, на высоте глаз стрелка, через шаг, по небольшой бойнице для ружья. Через каждые 3-4 бойницы - земляной "траверс", прикрывающий стрелков сбоку (а с фронта они прикрыты с головой бруствером). Стрелков сейчас нет: они выбегут из убежища только по свистку. На 6-8 пустых пока мест у бойниц стоит только один часовой. Его бойница закрыта броневым листом с крошечным отверстием для глаза. Часовой прижался к отверстию и неподвижен. Если ему прикажут отодвинуться или хотя бы только обернуться, он сначала закроет отверстие броневой же маленькой задвижкой, чтобы часовой неприятеля не заметил мелькания в русской "гляделке": у него, наверное, наведено на гляделку точно (со станка) ружье или пулемет.

И нам: с подполковником Манохиным, чтобы посмотреть в междуокопное пространство, пришлось проделать под руководством разводящего церемонию смены голов перед гляделкой, как с этим первым часовым, так и с рядом других, чтобы представить себе вид между окопами и в других местах. Зрелище мрачное и неприятное. Нечто вроде рва, шириною в 60 или больше (но нигде не больше 150) шагов. И с нашей, и с вражеской стороны - полосы колючей проволоки, примерно в 10 рядов кольев. Посередке - "ничья земля"... Все мертво, точно впереди уже нет жизни...

Поглядели... Пошли дальше по окопу на юг. Порядок и чистота, ничуть не хуже казармы отличного полка. С изумлением видим, что на стрелковой ступени, перед каждой бойницей, лежит красивый лист папоротника... Говорят: "Сегодня Вход Господень, это вместо пальмовых веток... посылали в соседний лес".

Обход продолжался часов шесть. Везде, при смене ротного участка, рапорт дежурного и встреча соседнего ротного командира. Противник, конечно, заметил и в одном месте удостоил нас нескольких мин из миномета. Меткость очень малая, и в окоп не попали, но от разрыва мин в 2-х случаях ветерок перенес через нашу группу обрывки легкого голубоватого дымка. Ротный командир быстро крикнул -"Ядовитый газ! Зажать нос и рот!". Зажали. Приятный залах миндаля все же почувствовали. Впрочем, без всяких последствий.

К концу обхода австрийцы, видимо, озлились и открыли огонь из гаубиц - "из пушек по воробьям". Нас на полчаса увели в ближайшее убежище (тут же под бруствером). Не предлагали и не просили, а потребовали: "Я отвечаю за роту - если они не прекратят огня, в роте будет несколько покойников", - доложил мне очередной ротный.

Результат обхода: в одном месте, на фронте 80 шагов, решили вынести бруствер на 100 шагов вперед. - Через день - донесение об исполнении. Но, вероятно, "несколько покойников"... Впрочем, об этом не было ни слова…

То, что я видел - людей молодцеватых, подтянутых, хорошо одетых, чистых, выбритых (т.к. "праздник") - прямо поразило нас - "штабных крыс".

Карта Луцкого прорыва.

2. Артиллерийская атака

В полдень 21 мая (ст.ст.) 1916 г. командир корпуса получил короткую секретную собственноручную записку от Командующего 8-й Армией ген. Каледина: "Начало артиллерийской атаки, завтра 22 мая с восходом солнца. Каледин".

Копии этой записки офицер нашего оперативного отделения сейчас же отвез на автомобиле Начальникам наших дивизий (2-й - ген. Белозору и 4-й - ген. Деникину) в собственные руки. До этого момента сущность дела была известна только Командиру Корпуса, Начальнику Штаба Корпуса, Инспектору Артиллерии и Начальникам Дивизий. Теперь только она была сообщена мне, и только вечером мне было разрешено сообщить ее моим двум помощникам. К полуночи Штаб Корпуса мирно заснул, не предполагая никаких событий.

Только мы трое проверяли исправность ряда заготовленных (будто бы на всякий случай) расчетов.

Здесь уместно будет отметить те трудности, при которых наш Корпус вступал в эти бои исключительной важности, трудности - в отношении работы Штаба Корпуса. Боевое (оперативное) управление Армейского Корпуса сосредоточено (нормально) в руках Командира Корпуса (чаще всего - Генерал-лейтенанта Генерального Штаба). Его прямым помощником и советником является Начальник Штаба, генерал-майор Генерального Штаба, имеющий в помощь себе (по штату) четырех офицеров Генерального Штаба (подполковника и трех капитанов). В нашем 40-м Армейском Корпусе, на долю которого выпадало тогда прорывать укрепленный фронт средним из трех корпусов, эта обстановка сложилась так: корпусом был только что назначен командовать не имевший высшего военного образования генерал от инфантерии К., из долголетней отставки, до которой он занимал должность Управляющего Мургабским Удельным имением (в Туркестане). Боевой его опыт (в Русско-Японской войне) ограничился катастрофическим поражением на р. Ялу в начале той войны. Между прочим, ген. К., начавший службу еще вскоре после Крымской войны, не умел читать двухверстной военной карты. "Впрочем, он предоставлял Начальнику Штаба полную свободу и подписывал приказы, не читая их. В силу этого Начальник Штаба, ген. штаба ген. Бутчик, фактически командовал корпусом. Но ген. Бутчик, при своих исключительно положительных качествах (честный, твердый, волевой, талантливый), в кампанию 1914 г., командуя пехотным полком, получил две сквозные пулевые раны в легкое и, хотя и выжил, но был физически слаб и периодически начинал лихорадить и тогда должен был спешно уезжать в санаторию. А с его четырьмя помощниками было совсем плохо: я (штаб-офицер) был произведен в подполковники за две недели до прорыва, ген. шт. капитан Дидковский был в отпуску (а в нашем корпусе отпускных никогда не вызывали в строй раньше срока, полагая, что если человек дожил до возможности посетить семью (быть может, в последней раз в своей жизни), то нельзя его лишать этой, часто последней, награды), а что касается двух последних капитанов ген. штаба, то, за исчерпанием в России чинов ген. штаба, было разрешено заменять их на местах "подходящими" офицерами. И у нас один был заменен шт. капитаном - железным стрелком (кавалером ордена Св. Георгия), а другой - подпоручиком запаса артиллерии, магистрантом Университета по кафедре Римской археологии, получившим за первый год войны в строю артиллерии 7 боевых наград.

***

В 3 часа ночи на 22-е мая я с только что названным подпоручиком выехал на автомобиле на "наблюдательный пункт Командира Корпуса", под которым, в убежище, помещалась 3-я (запасная) Централь службы связи Штаба Корпуса. Чтобы предстоящее было скрыто до последней минуты, шоферу было приказано иметь полное количество горючего: поездка-де дальняя.

Через 15 минут мы были на месте. На "Наблюдательном пункте" (части бруствера в 3-ей полосе укреплений) никого не было. В убежище все телефонисты крепко спали. Разбудил их и приказал проверить исправность линий. Мы поднялись на бруствер.

Было уже совсем светло. Пылала утренняя заря, впереди, верстах в четырех, в низине стояла утренняя мгла, над которой вдали поднималось несколько тонких голубых дымков: там, у авсфрийцев, теперь кричат: "Каффэ! Каффэ!" - и тем будят и наших стрелков... Мирная картина!

В наших тылах (но впереди наблюдательного пункта) не было видно ни одного человека, хотя множество наших батарей было скрыто в складках местности и отлично маскировано (от воздушной разведки противника).

Перед 4-мя часами над лесом за нами показался краешек солнца. Мы прислонились спиной к брустверу и молча смотрели на его восход.

Ровно 4 часа. Диск солнца казался (для нас, по крайней мере) перерезанным по диаметру линией леса. И вдруг (хотя мы знали и ждали), но я невольно даже присел к земле - такой грянул страшнейший гром - одновременный залп 350 орудий. И гром не только прогремел, но и продолжал греметь - беглый огонь всех этих орудий, в том числе и тяжелых.

Я знал, что первые сорок кинут тяжелые будут громить предполагаемые командные точки неприятельской артиллерии, расположенные в окопной полосе впереди своих, укрытых в 1-2 км позади, батарей. Но увидеть этого ни мы, ни артиллерийские наблюдатели не могли: через 2-3 минуты вся местность у противника (да и наши передовые окопы) скрылись во "тьме египетской". Наблюдения стали невозможны.

40 минут грохотало без всяких перемен. Каких-либо признаков огня противника с нашего "наблюдательного пункта" не замечалось.

В 4 часа 40 мин. характер огня сразу изменился: беглый огонь прекратился, все батареи перешли на спокойный, но частый огонь, хорошо прицеленный (т. е. точно, по угломеру и уровню направленный): всех легких батарей - по междуокопному пространству, для полного уничтожения проволоки (полевая трехдюймовая граната делала это отлично: расчет простой - столько-то тысяч гранат разрушат (проволоку изорвут на мелкие куски, колья обратят в щепы) заграждения на такой-то площади междуокопного пространства); тяжелых батарей - для методического разрушения укреплений и убежищ, невидимых, конечно, но нанесенных на артиллерийский план соответствующей батареи по предварительным пристрелкам, о которых я говорил.

Шли часы за часами. Наблюдать, собственно говоря, было абсолютно нечего.

Ровно в 1 час дня стрельба мгновенно оборвалась - не помню, на сколько минут перерыва (10, 20?). Наши разведчики бросились вперед - увидеть, что можно - и быстро вернулись. Увидели, что разрушения отвечают ожиданиям, что потрясенные австрийцы не спешат вылезать из убежищ (чтобы отражать, быть может, штурм). Несколько наших смельчаков притащили даже трофеи: пару винтовок и даже пулемет из передового окопа противника.

Снова загремел по-прежнему огонь.

Около 2-х часов дня высоко в небе над наблюдательным пунктом появилось несколько отдельных шрапнельных разрывов с цветными дымками. Радостное наблюдение: это австрийцы только начинают "провешивать" направления, ибо данных пристрелки у них, значит, нет! Но ведь они так же вели пристрелку, как и мы? Значит, все ее данные погибли на командных пунктах, возможно, вместе с командирами.

И это оказалось верным: после победного штурма мы нашли все эти пункты разрушенными, и во многих из них - убитые старшие артиллерийские офицеры.

Вскоре после 2-х часов мы уехали в штаб. Таи узнали об "анекдоте": Когда, в 4 часа утра, грянул наш огонь, в Штабе произошла паника - бросились укладывать вещи и запрягать огонь. Генерал - Начальник Штаба - и единственный, знавший, в чем дело, мой офицер с трудом успокоили и офицеров Штаба, и команду - все вообразили, что противник перешел в наступление! Спрашивается, где же были "информаторы" (будто бы - Ровенские евреи)?

В общем, за день "ничего не случилось". С темнотою огонь смолк, но не совсем: какой-то редкий, бессистемный (для постороннего уха) и раскиданный по всей неприятельской полосе - он продолжался до утра: мы мешали противнику чинить повреждения и отдыхом успокаивать нервы.

В 4 часа утра 23 мая артиллерийская атака опять мгновенно возобновилась. Ночью дивизиям была шифрованно подтверждена цифра "9" - точный момент начала штурма: не "минута в минуту", а "секунда в секунду" по золотым часам Командира Корпуса. Накануне все часы, даже всех ротных командиров, были в секундах сверены с этими золотыми часами.

Мы с подпоручиком снова были с 4-х часов на наблюдательном пункте. В 7 часов приехал и Командир Корпуса с Начальником Штаба. Огонь по-прежнему гремел, но мы знали, что именно в это время (7 час.) вся легкая артиллерия перенесла огонь на 1/2 - 1 версту дальше и вела его целый час ядовитыми снарядами, создавая сзади, за атакуемой полосой, отравленную зону, чтобы не могли подойти вовремя резервы... Около 8 часов все эти батареи перенесли огонь обратно на междуокопное пространство, но обычными гранатами - беглым огнем, тот час нужен был, чтобы ветерок разогнал ядовитый газ - ведь скоро там будут наши!

Мы (на бруствере) внимательно смотрели на лежащие на бруствере "золотые часы". Глазом или ухом мы не могли заметить, но знали, что за 30 секунд до ожидаемого срока вся наша артиллерия сделает скачок на версту вперед, не меняя темпа огня: за эти 30 сек. уже выпущенные снаряды долетают до междуокопного пространства и рвутся в нем, но ровно в 9 часов утра их уже там не будет...

А стрелки, весь корпус, включая резервы всех степеней, в эти секунды спешно стремились, плотною массой, к передовому окопу...

3. Штурм

Но вот "9" часов. Старик Командир Корпуса перекрестился и сказал: "Пошли!" А впереди, кроме "Тьмы Египетской", ничего по-прежнему не видно. Ровно через 40 секунд по всему Фронту этой "тьмы" из нее вылетели вверх красные ракеты, выстреливаемые из "ракетных пистолетов" - требование австрийцами их заградительного огня. Одновременность появления этих ракет говорила об одновременности появления на остатках австрийских брустверов русских стрелков. Еще минута, и грохот стрельбы как бы сразу усилился - заградительный огонь противника открыт...

***

Около 9 часов и 9 минут телефонист из убежища подал мне телефонограмму: "2-я Стрелковая овладела всем фронте передовым окопом противника. 23-5-9-07 №...". Минуты через 3 пришла и вторая телефонограмма: "4-я Стрелковая овладела повсюду передовым окопом противника. 23-5-9-12 №...".

Не более, как через 2 минуты, наш телеграф в убежище отстукивал:

"Командарм 8, копии Комкор 8 и 39. 40-й Корпус к 9:12 всем фронте овладел передовыми окопами противника. 23-5-9-15 №... Кашталинский".

И после этого долго, очень долго - никаких известий. Умолкла артиллерийская стрельба, стала понемногу оседать "Тьма Египетская"... На наши запросы из Штабов Дивизий отвечают оставленные там офицеры: "Штаб ушел за полками. Сведений не поступало". Конечно, к нам - запросы Штарма 8, Штаюза и многих других. Наши ответы: "Сведений больше не имеем".

Им там не до того, чтобы думать о тыловом любопытстве. Но, значит, все хорошо. Потом узнали, что не все было хорошо: в ближайшем тылу атакованного 15-м Стрелковым полком участка оказался мало разрушенный кольцевой редут, а в нем - батальон мужественных венгров. Это стоило полку около 1000 чел. потерь и около двух часов времени. Но в тылу венгров появилась группа русских случайных смельчаков (уверяют, что всего 11 стрелков во главе с прапорщиком Егоровым, из состава 2-й Стрелковой Дивизии)... и венгры в числе 805 чел. положили оружие.

Но на остальном Фронте дело шло, "как по маслу"...

Между тем мы - начальство - на "наблюдательном пункте" тосковали. Первое, что мы там увидели (уже около часу дня), были три какие-то странные Фигуры, не то белые, не то красные, которые шли с запада прямо на наш бруствер. Сам Командир Корпуса не выдержал и побежал им навстречу. Оказалось 3 раненых, полураздетых (один почти голый), все в крови и только при первичных, сделанных из их же белья перевязках. Они сбились с правильного пути, намеченного для раненых. Но все трое - торжествующие и точно пьяные (говорят, кровь пьянит). Они "доложили" Командиру Корпуса, что ранены уже далеко за австрийскими окопами - там были опять окопы, но "мы их уже давно взяли", то есть взяли уже и 2-ую полосу (в 2-х верстах за первой - на месте бывшей дер. Покащево).

Начальство вернулось в Штаб. Там на площади деревни стояло уже с десяток австрийских орудий и толпа пленных. Был уже и несчастный случай: любопытные рассматривали захваченные орудия и дернули за какой-то шнур. Орудие было заряжено. Раздался выстрел в упор по толпе пленных. Были убитые и раненые.

До ночи были донесения, но короткие, и говорили только о полном захвате двух полос укреплений. К ночи мы послали в штабы дивизий приказ на 24-ое мая: "С восходом солнца начать преследование всеми силами Корпуса на запад, на с. Романово и дальше. Охраняющими частями занять линию деревень ...". Из названий этих деревень сейчас запомнилось только "Горазда". Следующей занималась линия лесков перед скатом к р. Стырь (Переход от линии Покащева - 25 верст). На левом фланге мы должны были дойти до новых укреплений противника впереди г. Луцка.

Так как бывшие штабы дивизий не могли нам гарантировать доставки этого приказа, то я копии приказа послал еще и "на ура" с мотоциклистами, в район бывшего Покащева. К рассвету оба вернулись с расписками самих генералов.

Ранним утром 24-го старый штаб 4-й Стрелковой Дивизии донес, что вдали слышна удаляющаяся на запад музыка 13-го Стрелкового полка - преследовали с музыкой! И это было опять надолго единственной новостью.

Часов в 11 Командир Корпуса приказал мне переехать на автомобиле в Романово и образовать там передовой пункт Штаба Корпуса. Туда велась телефонная линия и мне придавалось 2 мотоциклиста и... много большее: право приказывать именем Командира Корпуса. Я немедленно выехал.

Наши саперы еще вчера восстановили возможность проезда по бывшему шоссе через нашу и вражескую укрепленные полосы, и я легко выехал на бывший неприятельский "берег". Трудно даже передать, во что обратилась от наших снарядов полоса австрийских окопов. Это был какой-то хаос. Окопы эти были возведены на засеянном поле, и теперь пшеница разрослась и скрывала от взоров ужасную картину войны. Но я выехал на незапаханную площадку, примерно 100 на 100 шагов. Шофер остановил машину, и я даже не сразу понял, какими предметами покрыта эта площадка: это была масса кусков человеческого тела - кисть руки, пол головы, бок с куском австрийского мундира на нем...

На краю площадки был небольшой валик. К нему выползли из хаоса раненые. Около меня оказалось человек 10 австрийских тяжелораненых офицеров. Среди них - майор. Именем Бога они молят о помощи. Написал о них полевую записку Начальнику Штаба и послал с одним из мотоциклистов.

Поехал дальше уже без остановок.

Дорога была пуста: вся наша артиллерия уже прошла по ней. Также и обозы 1-го разряда. Видел, как воздухоплаватели вели на канатах (по воздуху) привязной аэростат. Много отдельных людей догоняло свои полки.

Въехал в большое село Романове На обочине улицы стояло человек пять пожилых русских крестьян обоего пола. При приближении моего автомобиля все они стали на колени и, крестясь, кланялись в землю. Я остановил машину и подошел к ним.

- Что вы, братцы, кланяетесь мне, как Господу Богу?

- Его, Господа, благодарим! Раз такая штука (моя машина) уже пришла, значит начальство приехало и наши уже назад не уйдут!

- Плохо было жить?

- Да вот видишь, мало кто остался. Или убег, а больше умерло от голодухи.

- Да, - говорю я, - у вас в деревне даже собаки не лают. На это один из крестьян, видимо, малоросс, ответил:

- Аустрианцы усих псив до консерва заштуковали!

Сведение не только забавное, но и стратегически ценное: в Австро-Венгрии, следовательно, действительно, голод.

На западной окраине Романова оказалась православная церковь и большой дом, видимо школа. В нем я увидел русских врачей и сестер и узнал, что это Главный Перевязочный Пункт 4-й Стрелковой Дивизии. Я устроился в этом перевязочном пункте - мне предложили место в небольшой комнате при входе... Там уже стояло 5 носилок, лежащие на которых были покрыты с головами офицерскими шинелями. Мне объяснили, что это офицеры под анестезией после операций. Но, по-видимому, это были тела убитых.

Внутри дома, в 3-4 больших комнатах, шла работа. Мелькали сестры в окровавленных платьях и слышались крики раненых. К дому по шоссе несли раненых или они шли сами. Впереди, верстах в четырех, шел бой, скоро затихший.

Я послал с мотоциклистом вперед, ген. Деникину, уведомление о моем нахождении в Романове и предлагал прибыть к нему. Получил ответ: в последнем отказ - генерал не любил, чтобы ему "мешали" во время боя.

Послал мотоциклиста разыскивать и Штаб 2-й Стрелковой Дивизии, с таким же уведомлением. Я знал, что ко мне скоро подведут телефон из Штаба Корпуса: обогнал рабочих уже недалеко от Романова.

Осмотрел православную церковь - иконостас выломан, на Престоле остатки еды, а вся церковь обращена в конюшню. На площадке перед церковью устроен небольшой земляночный лагерь с парадной "первой линейкой". Перед ней на возвышении крест (запрестольный крест из церкви) и икона Иоанна Крестителя. (Очевидно, лагерь был католический). Заглянул в землянки. В лучших - нары из досок, наколотых из икон иконостаса церкви...

Вскоре приехал в мое распоряжение из Штаба Корпуса подпоручик, личный Адъютант Командира Корпуса, окончивший университет, но на вид мальчик. С ним пришлось провести тяжкий вечер и ночь. Раненых прибывало. Медицинский персонал сбивался с ног. Пошел дождь. Самое скудное освещение. Крики оперируемых. Везде следы крови. Сидим у маленькой керосиновой лампочки перед открытым окошком. Вбегает сестра, вся в крови, даже лицо. Садится на подоконник, нервно закуривает от лампы папиросу и начинает полукриком нести какой-то легкомысленный вздор - впечатление, что она пьяна или сумасшедшая. Минут через пять она вдруг вскакивает и со словами: "Что я делаю! Простите, не выдержала. А там я необходима!" - убегает в операционную...

Не выдержал и мой юный подпоручик - началась рвота. Остальную ночь он просидел снаружи, под окном, на дожде.

4. Штурм Луцка

С рассветом слышен грохот: Деникин штурмует Луцкие укрепления. Скоро огонь смолк. Через час, от новой волны раненых, узнаем, что штурм отбит и что готовится его повторение. С 9 до 10 часов снова грохот, и снова все смолкает. Прошу по телефону разрешения Начальника Штаба Корпуса съездить вперед, в 4-ую Стрелковую Дивизию. Ген. Бутчик разрешает. Около 11 часов я въехал на автомобиле по Луцкому шоссе в лес на подъеме к небольшому перевалу. На краю лесной просеки ряд артиллерийских зарядных ящиков, два офицера и около них - телефонный аппарат. Останавливаю машину. Подхожу. Выясняется, что это - головной взвод артиллерийского парка (снабжение стоящих где-то поблизости на позиции легких батарей). По телефону можно говорить с ген. Деникиным на его наблюдательном пункте (не дальше, говорят, полуверсты, на опушке леса, на чердаке крошечного сенного сарайчика).

Говорю с генералом. Он радуется полученной наконец прямой связи со Штабом Корпуса (это ирония). Прошу разрешения к нему пройти. Наотрез отказывается. Причины:. 1) "Вы ползать не умеете к выдадите австрийцам мое место нахождения". 2) "Офицер генерального штаба не смеет рисковать своей жизнью только из молодечества. Но вот лучше помогите мне через Командира Корпуса. Мне нужна тяжелая батарея. Она есть во 2-й Стрелковой, но без приказа Белозор мне ее не уступит".

Объясняю, что имею полномочие распоряжаться именем Комкора.

- Вот это отлично! Пожалуйста, прикажите 2-й Стрелковой, проезжайте туда сами. Так будет скорее. Мой штурм отбит уже во второй раз. К вечеру повторю в 3-й раз после артиллерийской подготовки. Я лежу под крышей сарайчика всего в 300 шагах от их укрепления.

- А как проехать лучше к ген. Белозору?

- Проехать просто: вперед по шоссе и за перевалом сейчас же по шоссе на север, но это открыто, и противник ведет огонь даже по отдельным людям. Объезжайте как-нибудь кругом. Не рискуйте: ведь в случае чего - я не получу батареи!

Я посоветовался со своим шофером. Объезжать кругом не советует: "Там болота, погубим машину! Едемте прямо, ваше высокоблагородие, - никто, как Бог!"

Поехали прямо и проскочили. Только трудно было на предельной скорости машины объезжать лежавшие на шоссе шрапнельные стаканы...

Маленький штришок: пока я разговаривал по телефону с ген. Деникиным, мимо шли и шли раненые, - некоторым помогали идти (или несли их) пленные австрийцы. Один обнял австрийца за шею и прыгает на одной ноге, подогнув раненую. Одна рука тоже ранена – раздроблена кисть и кровь обильно течет на землю (значит, еще не перевязан), а настроение - повышенное. Проходя мимо моего автомобиля и увидев стоящие за ним мотоциклетки - новые, белого металла, на которых сияло солнце, он протянул к ним свою окровавленную руку и в восторге закричал своему "санитару":

- А что, брат, есть у вас такие штуки? Нет у вас таких штук!

Где вам победить!

***

Тяжелую батарею для ген. Деникина я добыл, и в 6 часов вечера он повторил штурм. Излагаю по рассказу Старшего Адъютанта его штаба, ген. штаба (тогда) капитана Коняева.

Тяжелая батарея долбила австрийские укрепления часа четыре. Стрелковые цепи подползали со стороны леса. В 6 часов 2-й дивизион 4-й Стрелковой Артиллерийской Бригады - три батареи (36 шестерочных запряжек) под командой подполковника Боуфала), карьером вынесся вперед по тому шоссе, по которому я проскочил в полдень, свернул в сторону Луцка и, снявшись с передков прямо в колонне, открыл беглый огонь налево, во фланг атакуемых укреплений. Стрелки пошли в атаку, а австрийцы бросились бежать, оставив укрепления, построенные даже с применением бетона.

И равнина, понижающаяся к Луцку, глубиною в 3-4 километра, покрылась толпами бегущих к городу австрийцев, а за ними - такими же толпами рот Железных Стрелков. По шоссе, разметывая поставленные там рогатки и обгоняя тех и других, несся взвод русских броневиков, а за ним, в легковой машине, - сам ген. Деникин.

Они первыми въехали в Луцк и, среди толп бегущего неприятеля, выехали на городскую площадь, где генерал, стоя в автомобиле, приветствовал не заставивших себя ждать Железных стрелков криком:

- Спасибо, стрелки! Скорее к мосту! Захватывайте мост!

А мост через нигде в брод не проходимую Стырь был большим, деревянным, двух-этажным сооружением. Бегущие успели его поджечь, но стрелки и пожар потушили, и мост захватили, и к темноте заняли западный берег реки.

Через четверть часа после появления на площади ген. Деникина на нее же с другой стороны выбежали головные роты полка соседнего 8-го Армейского Корпуса.

Конечно, в городе еще всю ночь шли мелкие бои с не успевшим уйти за Стырь неприятелем.

Этим Луцкий прорыв можно считать законченным.

Наши трофеи в этой 4-дневной операции (во всей 8-й Армии) составили:

Пленных офицеров - около 1000, солдат - около 44.О00, орудий - 66.

Погребено убитых австрийцев (только в 40-м Арм. Корпусе) - около 7000.

За подвиги, оказанные в Луцком прорыве 40-м Армейским Корпусом, последовало, конечно, много наград. Командир Корпуса, ген. от инфантерии Кашталинский, был награжден орденом Св. Георгия 3-й степени. Наиболее отличившийся ген. Деникин получил очень редкую в нашей Армии генеральскую награду - ГЕОРГИЕВСКОЕ ОРУЖИЕ, БРИЛЛИАНТАМИ УКРАШЕННОЕ с надписью: "ЗА ДВУКРАТНОЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ ЛУЦКА" (ген. Деникин дважды освобождал Луцк - первый раз в августе 1915 г.). Награда эта свидетельствовала как о 3-дневном непрерывном и блестящем проявлений личного генеральского почина, так и об исключительном, в особенности для генерала, личном мужестве и порыве.

Такой характер носили и все действия 40-го Армейского Корпуса в дни Луцкого прорыва.

5. Развитие Луцкого прорыва

Итак, 25-го мая (4-й день операции, 3-й день движения пехотных частей) 4-ая Стрелковая Дивизия 40-го Армейского Корпуса, совместно с правофланговыми частями 8-го Армейского Корпуса, овладевала и овладела 3-й полосой австро-венгерских укреплений, непосредственно восточнее Луцка, и самим этим историческим городом, где располагался Штаб 4-й Австро-Венгерской Армии Эрцгерцога Иосифа Фердинанда и свежая дивизия войск неприятеля.

В ночь на 26 мая Железные Стрелки были уже на западном берегу Стырн. Река эта ниже (севернее) Луцка уклоняется к северо-западу до Рожнща, где меняет свое направление на северо-восточное. Поэтому правый фланг 40-го корпуса (2-ая Стрелковая Дивизия) только к вечеру 25-го на всем своем фронте вышел на Стырь. Никаких переправ здесь не было, начали собирать лодки и сколачивать плоты. 26-го мая шла переправа, без значительного противодействия противника. Только в это время нагнали стрелков 2-й Дивизии передовые разъезды высланной из резерва 8-й Армии Кавалерийской Дивизии, и были, к сожалению, отмечены не совсем красивые эпизоды: разъезды, искавшие бродов на Стыри, были встречены бранью стрелков: "Где вы, такие-сякие, до сих пор были?" (Разъезды, конечно, не были виноваты).

Правее 2-й Стрелковой также успешно преследовало врага и левое крыло "ополченцев" 39-го Армейского Корпуса.

Здесь, на стыке корпусов, в полосе железной и шоссейной дорог Луцк-Ковель, появились уже германцы. Это были батальоны (полковые резервы) разных германских полков, спешно снятые с фронта у Лунинца и Барановичей и переброшенные по жел. дорогам через Брест и Ковель. Часть этих батальонов подвозилась до самых боевых линий кое-где оказываемого австрийцами сопротивления. Серьезной помощи австрийцам эти германские части не принесли - наступление стрелков и ополченцев нигде не было остановлено.

Ни дневок, ни отдыха части 40-го корпуса за первые 8 дней операции (23-29 мая) не имели и не просили. Подъем духа и командования, и войск ударных корпусов был поразительный. Опишу один разговор в нашем Штабе.

Ранним утром 27-го мая на подступах ополченцев к Рожищу перед ними выросли более значительные, чем до сих пор, германские части, и их наступление задержалось. Командир 39-го Корпуса ген. Стельшицкий (старик, георгиевский кавалер Русско-Турецкой войны 1877-1878 гг.) просил помощи частей нашего Корпуса, оказавшихся уступом впереди. (Штаб 40-го Корпуса ночевал уже в Луцке, и между штабами корпусов была здесь нормальная телефонная связь).

Около 6 час. утра я, только что заснувший после шести совершенно бессонных ночей, был позван к телефону. У аппарата был уже ген. Бутчик, успевший переговорить с ген. Стельницким и теперь говоривший с Начальником 2-й Стр. Дивизии ген. Белозором. Бросив мне: "Следите по карте", - он продолжал отдавать приказание Белозору? "...направьте немедленно части вашего правофлангового полка во фланг и тыл германцев, задерживающих ополченцев. Займите немедленно, как можно скорее, дер. А". Я нашел эту деревню на карте и увидел, что ставимое ген. Бутчиком задание весьма значительно. В это время ген. Белозор что-то докладывал. Ген. Бутчик продолжал: "Сейчас же овладейте деревнями М. и Н." Видя эти деревни на карте, я уже совсем изумился - приказание казалось мне трудно выполнимым... Тем временем ген. Белозор опять что-то докладывал... А ген. Бутчик закончил: "... и, не задерживаясь, атакуйте их с тыла, через дер. К!". Этот намеченный марш через четыре деревни показался мне совершенно непосильным для "части правофлангового полка". Думая, что ген. Бутчик "увлекся", я позволил себе наклониться к его уху и прошептать: "Ваше пр-во, да ведь это же совсем невыполнимо!" Генерал, слушая опять какой-то ответ Белозора, отстранил меня рукой, как мне показалось, с презрительной улыбкой. Я обиделся. И когда вслед за этим разговор генералов закончился, я доложил своему Начальнику Штаба: "Ваше Пр-во! Мне кажется, что моя служба всех этих дней не дает вам основания так презрительно отнестись к моему мнению"...

А он рассмеялся (что было для него, да еще в служебном разговоре, совсем необычно) и весело мне сказал: "Полноте, Борис Николаевич! Да знаете ли вы, что Белозор мне отвечал? Все эти деревни уже давно заняты его Стрелками, и Германцы начали спешный отход. Да и не он приказывал, а два его полка по своей инициативе повернули на север и северо-восток и уже два часа ведут это наступление!"

Вот тот дух частного почина, которым мы все жили в те незабываемые дни!

Если, может быть, в других корпусах и делали все только по приказу самого "Далай-Ламы" (как некоторые звали ген. Брусилова), то на нас это не распространялось.

Этот бой 27 мая позволил 39-му Армейскому корпусу занять Рожище и мостовую переправу там через Стырь. Части же 2-й Стр. Дивизии оказались за Стырью уже уступом впереди 39-го Арм. Корпуса. Железные Стрелки (как мне представляется) заняли уже Форчин, в 25 км западнее Луцка и менее, чем в 50 км от Владимира Волынского.

Ночь на 28 мая Штаб 40-го корпуса проводил еще в Луцке. Обстановка, казалось, не вызывала никаких опасений, и я попытался в час ночи (после 7 бессонных ночей) лечь спать по настоящему. "Дежурным офицером Генерального Штаба" оставался мой подпоручик (магистрант римской археологии). Однако едва я успел раздеться, как меня потребовал к аппарату (в садовой беседке) сам Командующий 8-й Армией, генерал Каледин... Как был, в одной рубашке, накинув дождевой плащ, я поспешил к аппарату... и вышел из беседки только в 11 часов утра! Два очень длинных разговора по аппарату с самим Калединым и целый ряд спешных распоряжений и переговоров, но не по вопросам 40-го корпуса! Оказалось, что на левом фланге 8-й Армии (юго-восточнее Дубна) произошла неустойка: противник неожиданно перешел там в наступление, а двинутая в поддержку из Армейского резерва пресловутая 126-я пехотная дивизия сдала и бежала. Прямое сообщение Штаба Армии с районом Дубна оказалось нарушенным, и Командующему пришлось наводить справки и отдавать распоряжения через штаб нашего корпуса, так как Луцк и Дубно соединены хорошим шоссе (45 км). Шоссе было, но не было проволочной связи, и мне в 4 часа утра пришлось отправить туда на автомобиле моего подпоручика для передачи каким-то спешно там передвигавшимся частям распоряжений "именем Командующего Армией"... А самому - остаться дежурным в нашем Штабе... 8-ая ночь!

Ген. Каледин не скрыл от меня серьезности положения: удар с юга на Ровно в отрез нашей группы ударных корпусов. Впрочем, он скрыл (или еще сам не знал), что на севере 30-й Арм. Корпус ген. Зайончковского, после небольшого успеха у Колков (тоже на Стыри),подвергся удару со стороны группы германских войск, по-видимому, также грозящих ударом на Ровно, но с севера.

(Это был первый комбинированный контрудар Австро-Германцев, чтобы остановить успех Луцкого прорыва).

Но я должен засвидетельствовать, что при этих повторных, столь тревожных переговорах, несомненно сильно волновавшийся ген. Каледин ни единым словом не намекнул о приостановке наступления 40-го Армейского Корпуса. А между тем теперь некоторые серьезные источники утверждают, что еще утром 26-го мая ген. Каледин получил приказание ген. Брусилова о непереходе Стыри ударной группой, а 27-го и 28-го ему дважды указывалось общее наступление, в первом случае на Львов, а во втором случае - на Раву Русскую (то есть в Галицию). Все эти задерживавшие нас (40-й и 39-й Корпуса) распоряжения нашим Корпусам переданы не были, и мы вплоть до вечера 29-го мая неудержимо двигались вперед - "на Ковель". То есть 8-ая Армия ген. Каледина твердо исполняла основной для себя приказ - стратегический удар на Ковель - Брест. При этом ее ударная группа не только не получала усиления за счет более южных Армий Юго-Западного фронта (напомним, что мы считали возможным подход к этому моменту шести дивизий), но у 8-й Армии оказался отобранным для Львовского направления левый из ее корпусов (32-й) и в силу обстановки (контр-удара австрийцев у Дубна) ген. Каледину, по-видимому, пришлось придержать и наступление 8-го Армейского Корпуса. По крайней мере, у меня нет сейчас воспоминаний, чтобы его части после Луцка находились влево от нас. "В этом направлении - на юг и юго-запад от Железной Дивизии, по моим представлениям, в дни 28-го и 29 мая была пустота.

Наши же дивизии продолжали наступление и достигли: на Владимиро-Волынском направлении Затурц (в 25 км как от Торчина, так и от Владимира-Волынского), а разведка Железных Стрелков доходила до самой окраины этого города; 2-я Стрелковая Дивизия перешла Стоход в его истоках (Сто ходов), а дивизии 39-го Армейского Корпуса тоже достигли Стохода. До Ковеля оставалось 40-45 км. Штаб 40-го Корпуса перешел в Шeпeль (в 20 км на северо-запад от Луцка).

В этот вечер (вероятно, 29-го мая) Штаб 40-го корпуса узнал, что в Ковеле появились Германские войска с Французского фронта. Конечно, об этом было немедленно донесено ген. Каледину. Но мы не запрашивали его: "Что нам поэтому делать?" - и не ожидали его распоряжений. Сведение было грозным, и мы не могли ждать, пока в Ковеле соберется большой германский кулак.

Мы знали, что двухколейные жел. дорожные магистрали Люблин-Ковель и Варшава-Брест-Ковель перешиты противником одной колеей на узкую западно-европейскую колею (для движения западного подвижного состава), вторая же колея оставлена для движения русского подвижного состава. При таком положении большие войсковые перевозки в Ковель могли быть быстро выполнены германцами лишь при движении эшелонов только в одном направлении (по кольцу: по одной из этих линий подаются в Ковель войсковые эшелоны, по другой - возвращается в Германию порожняк). Следовательно, "кольцо" должно быть немедленно перерезано и нормальная перевозка прервана. Штабы 40-го и 39-го Корпусов в несколько минут сговорились между собой по телефону: всем 4-м дивизиям с рассветом двигаться к Ковелю, причем 4-й стрелковой дивизии, двигаясь через Турийск, в тот же день перерезать железную дорогу Люблин-Ковель западнее Ковеля (переход около 45 км) и тем прекратить нормальный ход германских перевозок из Франции.

Как нам (штабам корпусов) представлялось, эта задача была столь важна и для основной задачи 8-й Армии, и для будущих действий ген. Эверта (о которых тем, кому следовало это знать, было известно), что никакой риск собственного поражения не должен был удержать нас от этого - рискованного, конечно, - решения, и оба Штаба Корпусов согласно донесли, что с рассветом выступают к Ковелю...

И вдруг из Штаба Армии грянул гром: "Ни шагу вперед'. Наоборот - 40-му Корпусу обеими дивизиями немедленно отойти назад на переход и срочно укреплять там позиции!"

Трудно передать изумление и возмущение в обоих Корпусных штабах. Я лично потерял самообладание и послал в оперативное отделение штаба 8-й Армии, подполковнику Кусенскому, телеграмму, начинающуюся словами: "Что это? Измена?!" Немедленно получен ответ на имя ген. Бутчика: мне ген. Каледин объявляет выговор и грозит преданием суду... Приказ об отходе подтверждается (по-видимому, кроме того, неофициально сообщается, что задача 8-й Армии не Ковель и Брест, а Львов и Галиция. Впрочем, это неофициальное указание подтверждения не получило) .

Что же все-таки этот "гром" обозначал? В ту ночь мы поняли это так, что накапливание германского кулака в Ковеле заставило ген. Каледина или ген. Брусилова, грубо выражаясь, "спраздновать труса" (Не даром офицеры штаба Армии называли Брусилова - "трусиловым"). Но утро (30-го) принесло нам еще новый удар: наша 2-ая Стрелковая Дивизия передавалась в 30-й Армейский Корпус ген. Зайончковского и ей приказывалось с максимальным ускорением следовать к Колкам (около 80 км. на восток), по-видимому, спасать там положение (германский прорыв)...

Конечно, наш "ударный фронт" был осужден на полное бездействие. Но положение его стало более, чем опасным: к западу от истоков Стохода одиноко располагалась Железная Дивизия - ни с запада, ни с юга, ни с востока от нее русских сил не было, лишь в 25 км, на Стоходе, находился левый фланг "ополченцев"... А перед ней, в Ковеле, сосредоточивалось два Германских корпуса с французского фронта (как мы скоро узнали, - из-под Вердена, не укомплектованные до штатной численности). И дух нашего командования был сразу подорван.

30-е и 31-е мая прошли в неподвижности.

1-го июня огромные колонны Германцев атаковали Железных Стрелков со стороны Ковеля и, имея тройное превосходство в силах, оттеснили их с большими потерями на юг. Ген. Деникин правым своим флангом прижался к "Стоходам". Попытки Германцев охватить Железных Стрелков через этот лабиринт мелких болотистых речек и ручьев в течение более чем суток отражались только изумительно метким огнем 3-х батарей подполковника Боуфала. А дальше вправо, в бывшей полосе 2-й стрелковой дивизии, была уже полная пустота.

После полудня 2-го июня здесь обнаружились новые огромные колонны Германцев. Потный охват 4-й Стрелковой Дивизии становился неизбежным...

Но... Пока 2-ая Стрелковая, по невероятной жаре тех дней, шагала на восток спасать ген. Зайончковского, ген. Каледин выяснил, что спасать его было не от кого: донесения его об огромных силах неприятеля оказались "слегка преувеличенными", и Каледин повернул Стрелков обратно.

Все же им пришлось за 3 1/2 суток отшагать более 100 км! И они пришли вовремя! Наблюдаемые нашей разведкой, но никем не сдерживаемые (некем было сдерживать) германцы успешно заканчивали свой маневр глубокого охвата 4-й Дивизии, когда в сумерках 2-го июня они обнаружили на фланге своих колонн приближение колонн ген. Белозора. Они повернули на него (это был уже второй корпус из Франции!).

И с рассвета 3-го июня, тоже при тройном превосходстве в силах, начались их атаки, ведшиеся с безумной храбростью. Они продолжались весь день, но противнику не удалось захватить ни одного из малых окопчиков "с колена", которые успели за ночь нарыть себе измученные стрелки - наш огонь был невиданно для противника губителен. К ночи на 4-е июня противник отхлынул, а ночью обнаружилось невиданное нами явление - перебежчики-германцы, и даже унтер-офицеры! Мне лично пришлось их опрашивать: они утверждали, что перебежали под впечатлением ужаса от величины потерь - в ротах их было утром по 250 человек, а к ночи осталось - в роте одного только 20, а другого - 15 человек! Очи уверяли, что под Верденом они не переживали ничего похожего!

Жестокие бои продолжались у нас еще несколько дней, с тем же успехом для противника. Но "ЛуцкиЙ прорыв" все же был остановлен...

Хочу описание этих подвигов закончить эпизодом случившимся через несколько дней на стыке 40-го и 39-го Армейских Корпусов на Стоходе (у дер. Хорохорин). Здесь Стоход, делая поворот, сжимается в одно неширокое русло и не имеет болотистых берегов. Поэтому здесь имелся и мост через него (простейшей постройки, ибо лежал вне крупных путей). Сейчас же за Хорохориным река снова делает поворот и разливается по топкому и совершенно непроходимому болоту. На холмики, тянувшиеся вдоль этого болота в 1/2 км западнее его, 39-й Армейский Корпус выдвинул несколько батальонов своих "ополченцев" (вероятно, через мост у Хорохорина). Кругом - леса, кустарники, болота. Наличие здесь моста, удаленного от ближайших частей 40-го Корпуса на несколько км, заставило нас думать об обеспечении этого стыка, и мы выдвинули в Хорохорин три сотни Оренбуржцев (Самаро-Уфимского полка), оказавшихся в нашем распоряжении, под командой есаула, фамилии которого я и тогда не знал. "Ополченцы", очевидно, плохо охранялись и были неожиданно атакованы германской пехотой; их охватила паника, и они, на фронте около километра, бросились бежать к болоту, где их ждала гибель или плен. Увлекшиеся германцы сплошной массой бежали за ними. Между германской пехотой почему-то скакали и артиллерийские орудия. Вдруг из кустарников, скрывавших деревню и мост Хорохорин, раздался невероятный визг и появилась лава оренбуржцев. Она атаковала германцев во фланг и пронеслась по всему фронту германского преследования, изрубив почти всех германцев и захватив все (6?) орудия... Ополченцы, конечно, немедленно восстановили свое положение.

Эту героическую сцену виден лично командир 39-го корпуса ген. Стельницкий с другого берега Стохода, и он немедленно по телефону передал ген. Бутчику изложенное здесь мною и объявил, что он представит к награждению орденом Св. Георгия всех офицеров трех Сачаро-Уфимских сотен, а всех нижних чинов - казаков своею властью награждает Георгиевскими крестами. К сожалению, Самаро-Уфимцы тою же ночью были отозваны в свою дивизию, да и ген. Стельницкого мы больше не видели: в эти самые дни стало известно, что наступление ген. Эверта и Куропаткина отменено, ввиду чего сейчас же началась перегруппировка войск, и нашими (40-го армейского корпуса) соседями стали другие части. Мне так и не удалось узнать фамилию героя - есаула и были ли осуществлены обещанные награды.

Моя тема закончена. Но считаю себя обязанным изложить еще некоторые мысли, касающиеся уже не войск, а высших начальников.

6. Немного критики

Вернее - о критике некоторыми из 20 авторов высших начальствующих лиц: Ставки (т. е. ген. Алексеева), ген. Брусилова, его Начальника Штаба ген. Клембовского и ген. Каледина.

Некоторые обвиняют (и весьма настойчиво) ген. Алексеева в том, что он:

1) упорно продолжал держать огромные (стратегические) резервы на севере (за фронтом ген. Эверта и Куропаткина), хотя очень скоро после Военного Совета 1/14 апреля стало-де ясно, что последует отмена, постановлений этого Совета (а некоторые уверяют, что эта отмена и официально состоялась);

2) что он продолжал их держать на севере и тогда, когда выявилась огромная победа армий юго-западного фронта, т.е. когда (по их мнению) надлежало эту победу развивать (вглубь Галиции, а может быть и далее - на Вену); и

3) что когда, наконец, эта переброска началась, то она шла "пакетами", с промежутками в 7-10 дней между переброской каждого корпуса.

Я не могу согласиться ни с одним из этих трех обвинений.

1) У нас нет никаких данных, что основное постановление Военного Совета было отменено до момента сообщения об этой отмене (в секретном порядке, конечно) ген. Брусилову, а это произошло, по словам самого Брусилова (в его "Моих Воспоминаниях", изд. 1963 г., Москва), 5-го июня. В последних числах мая ген. Алексеев, в споре с ген. Эвертом о начале его наступления, еще дал Эверту согласие на отложение наступления на 5 дней (т.е. до 5-го июня, что, между прочим, отвечало основной мысли: наступление Брусилова должно быть произведено за две недели до главного наступления). По словам Брусилова, Алексеев ему обещал, что 5-го июня ген. Эверт во всяком случае перейдет в наступление. При таком положении дела является совершенно невозможным, чтобы Ставка могла до этого числа, когда наступления все же не последовало, перейти к другому оперативному плану, который она считала менее выгодным.

2) В военной науке является спорным, следует ли демонстрацию, блестяще удавшуюся, обращать в "главный удар", отказываясь от своего основного плана. Если, действительно, "главный удар" развивается недостаточно удачно, то, может быть, отказ от него и будет основателен, но если он еще и не начался, то большой успех демонстрации является именно наиболее желанной обстановкой для нанесения задуманного удара. Критикующим кажется, что Германцы не допустили бы разгрома нами Австро-Венгрии и захвата Бены и бросили бы туда все свои войска или просили бы мира... А что, если бы они пренебрегли временным поражением слабого союзника и, наоборот, пользуясь уходом на юг главных русских сил, устремились бы на Псков - Петроград?

3) Совсем наивно предполагать, что если сегодня отдано приказание о перевозке Н-ного армейского корпуса из Пскова к Ковелю, то завтра или послезавтра он там уже будет, или что возможно одновременно перевозить с севера на юг несколько корпусов. При том положении, когда мы потеряли ряд узловых станций на наших главных двухколейных жел. дорожных магистралях (Лиду, Барановичи, Ковель, не говоря уже о Вильне и Бресте), переброска войск с севера на юг могла совершаться нами только чрезвычайно медленно, и на переброску одного Армейского корпуса (нормально около 50 воинских эшелонов 50-вагонной длины) требовалось от 8 до 10 суток), как раз столько, сколько и указывают критики. Только это не были "пакеты" с огромными промежутками, а сплошная двухмесячная "кишка" воинских поездов.

Кроме того, критикуя действия ген.Алексеева, надо всегда иметь в виду, что в 1916 году он не был "Командующим" генералом, но только "Начальником Штаба", который по закону может проводить свободно свою волю, только если "Командующий" отсутствует или тяжело болен. Это - по закону, на практике же это еще более трудно, в особенности, если этим "Командующим" состоит сам почти неограниченный Государь Император. И, кроме того, нам до сих пор совершенно неизвестно, благодаря каким военным, внутренне или внешне-политическим, психологическим или иным соображениям было 5-го июня отменено наступление ген. Эверта.

Ген. Брусилова, несмотря на его многие отрицательные качества, многие доныне превозносят за "Луцкий прорыв". Мы указали уже на его главную ошибку: он ничем не усилил 8-й армии, единственной из его Армий, имевшей заданием помощь Главному удару Эверта. Он не усилил ее при постановке задач, он не усилил ее и в ходе чрезвычайно успешно развивавшейся операции. Мы говорили о возможности примерно к 1-му июня подвести к ней из состава более южных армий 6-ти дивизий (3-х корпусов). Не только ничего не было подведено, но даже за эти же 10 дней прорыва и его развития у 8-й Армии был отнят 32-й (наиболее южный) армейский корпус и для обеспечения самой 8-й Армии с юга задержан один из ударных корпусов - 8-й. А этого можно было бы избежать, если бы следующей на юг армии юго-западного фронта (11-й), после указания о прорыве фронта, была поставлена задача обеспечения с юга 8-й Армии. Конечно, при этом надо было бы забыть о "стратегической" победе самого юго-западного фронта, но зато помнить об общей Русской победе!

Но уменьшенный на 1/3 ударный кулак, измученный непрерывными боями и маршами по страшной жаре, без дневок и поддержки, прорвавший фронт и проведший уже преследование на 100 км, все-таки подходит к исключительно важной цели - Ковельскому узлу сообщений - и собирается им овладеть и без поддержки или смены... Тогда ему приказывают остановиться, отойти на переход и окапываться, а через несколько часов - еще и отдать одну из своих лучших дивизий для помощи в тылах знаменитому ген. Зайончковскому! А через полтора дня оказывается, что эта помощь ему и не нужна!..

"Талант", а может быть и злая воля ген. Брусилова на лицо. Но он в военном деле, как мы себе позволяем утверждать, полный профан. Тогда за его военные действия отвечает его Начальник Штаба - ген. Клембовский. Мы о нем молчали.

Но вот г. Н.Р. в № 482 "Разведчика" сообщает, как неоспоримый факт, что остановку перед Ковелем 40-го и 39-го Корпусов произвел лично ген. Клембовский!!

Я не могу отделаться от мысли, которую я высказал, не сдержавшись, вечером 29-го мая 1916 г. Ведь остановка произведена усилиями трех лиц (Зайончковского, Клембовского и Брусилова), тех самых генералов, которых через два года Троцкий-Бронштейн поставил во главе формирования Красной Армии.

Еще два слова о ген. Каледине. Личные мои впечатления от него, как от прекраснейшего человека, да, по-видимому, и генерала. Но дадим место отзыву о нем его начальника, ген. Брусилова, в его книге "Мои воспоминания".

По-видимому, Брусилова обвиняли в том, что он не взял Ковеля. Возражая на это, Брусилов, во-первых, утверждает, что "за все время боев 1916 г. Ставка неотступно от меня требовала во что бы то ни стало взять Ковель" (стр.228)... В нарушении этой задачи Брусилов не считает себя виновным. "Я чувствую за собой другую вину: мне следовало не соглашаться на назначение Каледина командующим 8-й Армией, а настоять на своем выборе Клембовского... Есть большая вероятность, что при таком изменении Ковель был бы взят сразу, вначале Козельской операции" (с. 228-230).

Иначе говоря, виноват Каледин - он не захотел или не сумел взять Ковеля! А г. Н. Р. категорически уверяет: "Наконец, 29/11 Начальник Штаба юго-западного фронта ген. Клембовский задержал продвижение центральных корпусов (8-й Армии)..."

Получается очень странное противоречие, для ген. Брусилова - обыкновенное. С больной головы, да на здоровую!

(Сороковой армейский корпус в Луцком прорыве / Сергеевский Е. Н. // Вестник Первопоходника. Лос-Анжелес, 1967. № 67-68 (апр. - май). С. 39-46; № 69-70 (июнь - июль). С. 40-50).

Луцкий прорыв, 1916 год

Зайончковский А. Брусиловское наступление // Мировая война 1914-1918 гг. / А. Зайончковский. Изд. 3-е. М. : Воен. изд-во, 1938. Т. 2. С. 47-59.
Наступление Юго-Западного фронта в мае-июне 1916 года / Центральный государственный военно-исторический архив. М. : Воен. изд-во, 1940. 548 с. (Сборник документов Мировой империалистической войны на русском фронте (1914-1917 гг.).
- Характер действий 8-й армии и значение наступления Юго-Западного фронта в мае-июле 1916 г. // Наступление Юго-Западного фронта в мае-июне 1916 года / Центральный государственный военно-исторический архив. М. : Воен. изд-во, 1940. С. 20-21, 28-29.
Сергеевский Е. Н. Сороковой армейский корпус в Луцком прорыве // Вестник Первопоходника. Лос-Анжелес, 1967. № 67-68 (апр. - май). С. 39-46; № 69-70 (июнь - июль). С. 40-50.
Строков А. А. Восточноевропейский фронт. Наступление войск Юго-Западного фронта (июнь-сентябрь 1916 г.) // Вооруженные силы и военное искусство в Первой мировой войне / А. А. Строков. М. : Воен. изд-во, 1974. С. 382-412.
Ростунов И. И. Брусиловское наступление // Русский фронт Первой мировой войны / И. И. Ростунов. М. : Наука, 1976. С. 275-327.
Венков А. В. Казаки в Брусиловском прорыве // Донской временник. Год 1996-й. Ростов н/Д, 1995 С. 133-137.
Нелипович С. Г. Наступление русского юго-западного фронта летом-осенью 1916 года : война на самоистощение? // Отечественная история. 1998. № 3. С. 40-50.
Нелипович С. Г. Брусиловский прорыв как объект мифологии // Первая мировая война: Пролог XX века / отв. ред. В. Л. Мальков. М. : Наука, 1998. С. 632-634.

Наталья ЗАЙЦЕВА