В. А. Амфитеатров-Кадашев о Викторе Севском

Очень хорошее торжество: я так рад за милого Севского, большая работа коего наконец получила признание. Целый год, начав почти без средств, он, не покладая рук, работал и создал журнал, действительно являющийся энциклопедией борьбы с большевизмом, принесший белому движению пользы куда больше, чем весь Осваг со всеми его Гриммами и Шлее. Конечно, «Волна» недостаточно осведомлена о фронтах Восточной Сибири и т.д., но для Юга она незаменимый источник, ясно выявляющий всю ту безграничную доблесть, которую проявили и проявляют «последние русские», не побоявшие[ся] ринуться [в бой] с принявшей знак Антихриста Родиной.

Чествовали Севского очень торжественно. Сначала был банкет в «Астории» — там я не присутствовал, — организованный различными организациями. На обеде были и «осважные», несмотря на их тайную неприязнь к Севскому. Гримм даже произнес неожиданно теплую речь. После банкета в «Астории» состоялся банкет у Данилы Белова, данный «Донской Волной» поздравителям. Было все честь-честью: отслужили молебен (во время коего Сургучев, к ужасу стоявшего рядом с ним Шлее, подпевал хору низким басом: «Победе благоверному Императору нашему» и т.д., хотя служили, конечно, по-новому, с «христолюбивым воинством»), затем было вкусно, пьяно и речисто. Семилетов преподнес Севскому «самую большую награду, какую он вправе дать» — возвел его в чин урядника. Это было очень трогательно: Севскому, взволнованному, счастливому, прикрепили погоны (выглядевшие довольно странно на черном штатском жакете), оркестр грянул «Всколыхнулся, взволновался...». С этими погонами в конце ужина едва не вышел печальный инцидент: нализавшийся Венский вдруг обиделся: «Почему на русском писателе и человеке «самостийные» погоны?» и начал ругаться. К счастью, казаки, хоть и изрядно выпившие, поняли, что это спьяна, сдуру, и никаких грустных последствий это не имело. Вообще же тон был совершенно примирительный, как с казачьей, так и с русской стороны. Знак к этому подал я, произнесши речь на тему, что главная заслуга Севского и «Донской Волны» — это слияние общегосударственного патриотизма. «Я не верю, — говорил я, — и никогда не поверю, что те печальные недоразумения, которые сейчас возникли между казаками и людьми общегосударственного направления, были серьезны. Они — лишь досадная тень, которая сокроется и развеется, как дым. Ибо — верю я — ни один казак не забудет, что столетиями был он носителем славного русского имени, и ни один русский не посмеет посягнуть на вольности казачьи после того, как казачество так блестяще, так самозабвенно и доблестно показало свою верность Родине». Семилетов ответил мне очень пылко и благодарно, закончив речь восклицанием: «Да помнят все, что мы — русские казаки!» А после вдохновенной речи Г. В. Петтера, вспомнившего 1613 год, когда донское ополчение шло освобождать Москву, и призвавшего к тому новому единению, которое 300 лет назад спасло Русь, — генерал Поляков ответил кратко и резко: «То, что называют самостийностью, существует лишь в нескольких головах, и все казачество называет головы эти — головами безумцев!»

Разошлись очень поздно — около четырех часов утра, в состоянии сверхвеселом.

Владимир Амфитеатров-Кадашев. Страницы из дневника / публ. С. В. Шумихина // Минувшее : исторический альманах. М.-СПб., 1996. Вып. 20. С. 602-603.