ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2011-й

Жизнь и творчество донских писателей

Е. С. Жак

Я – ПАДЧЕРИЦА

(Послесловие)

К 100-летию со дня рождения В. Д. Фоменко

На литературных фоменковских чтениях, проводимых на базе Цимлянской районной библиотеки (она носит имя Фоменко), ведущий, предоставляя мне слово, назвал меня дочерью писателя. Уточняю: я не дочь, я – падчерица. Не всеми это было услышано; сидящий в первом ряду ветеран сказал своему товарищу, глядя на большой портрет Владимира Дмитриевича: «Как она на него похожа!»

Я, конечно, внешне совсем не похожа на отчима. Но он появился в жизни моей мамы, а следовательно, и в моей, когда я была совсем маленькой, и мой характер, моя судьба, моё отношение к миру и людям в какой-то степени сформированы дядей Вовой.

В отрочестве я с ним часто ссорилась. До двенадцати лет я прожила с родителями мамы. Дед баловал меня бесконечно, я была его последней любовью. Мама и дядя Вова пытались взять меня к себе, но дед не отдавал, находя разные убедительные причины (рядом с квартирой отчима нет хорошей школы, и т. д.) Дед руководствовался, видимо, не только нежеланием расставаться со мной, но и пониманием, что мне на Шаумяна, где жили родители, не нравится. В доме отчима мне было и по-бытовому неуютно, и психологически не слишком комфортно...

После смерти деда и бабушки мы стали жить вместе: я мама, отчим, брат Митя. Было трудно. Воспитанный в патриархальной семье, отчим бы убеждён, что дети не должны считать себя центром семьи и пупом земли, они должны выполнять разнобразные домашние обязанности: мыть посуду, делать по субботам тщательную уборку ... Я делала это, видимо, недостаточно тщательно, потому часто выслушивала упрёки. Настроение моё портилось уже в пятницу...

Впрочем, дяде Вове тоже было со мной нелегко. В письмах к маме он интересуется, хамят ли детки. Чего скрывать, хамили, и я, и брат.

Конечно, домашняя жизнь несводима к быту. Были и забота, и интересные разговоры, причём не только мне было интересно, что говорят мама и отчим, но и им было любопытно, что способна изречь я. И всё же дома было душевно холодновато, может, потому, что мама и дядя Вова были трогательно (это я поняла много позже!) заняты друг другом. Наверное, поэтому я рано вышла замуж и начала жить самостоятельно. И отношения с родителями сразу стали прекрасными.

Очень быстро я увидела другую – замечательную сторону патриархальности, лежащей в основе фоменковского отношения к жизни – обострённое чувство ответственности за семью. Она проявлялась и в жёсткой требовательности, но и в готовности ради близких, если понадобится, перевернуть весь мир. Когда мне в двадцать лет сообщили страшный диагноз, к счастью не подтвердившийся, дядя Вова нашёл в Риге какого-то травника, а в Москве кудесника, лечившего безнадёжных больных, кажется, кефиром. Я понимала: если понадобится, он из-под земли достанет нужного врача.

Прочитав после маминой смерти её переписку с В. Д., – он в феврале или марте обычно уезжал в Малеевку, в Дом творчества писателей, работать и ходить на лыжах, – я остро почувствовала его постоянную тревогу за семью. «Наверное, чокнусь, пока не узнаю, что у тебя»,– пишет он уже во втором письме. «Господи, Ира, хочу домой, хотя здесь действительно можно работать». Он мечтает о совместном отдыхе: «Когда поедем сюда вместе, то поедем в марте...». «Господи, если б вы все хоть не болели!» – почти кричит он. Если письма задерживаются даже ненадолго, страшно нервничает: «Как там Микус?..» [6].

Надеюсь, лет через двадцать мой сын опубликует чудесную, но очень личную переписку В. Д. и мамы.

Он любил хорошо устроенный, устоявшийся домашний быт: вкусный борщ с пампушками, которые пекла Митина нянька, белоснежные ломкие простыни. Его раздражала мамина врачебная работа. Домашние постоянно должны быть рядом, тогда всё в доме делается сообща и вовремя, а не судорожно после работы.

Но ещё важнее для него была возможность «поразговаривать». По вечерам мама и отчим уходили пройтись и поговорить. Разговоры с отчимом я в полной мере оценила тогда, когда мой маленький сын стал подолгу бывать у родителей в Старочеркасской и беседовал с ними обо всём на свете.

У меня есть одна абсолютно ненаучная теория. Я думаю, что разные родители хороши для разного возраста своих детей. Мой сын лет до семи любил бывать у другой своей бабушки в Новочеркасске, там пеклись вкусные пироги, там ничего от него не требовали. Немного повзрослев, он полюбил Старочеркасскую. Мои родственники были с ним строги, подшучивали и иронизировали над ним, зато было интересно.

Многие пары переживают период короткого счастья в среднем или раннепожилом возрасте. Дети выросли, отпала необходимость постоянно утверждаться профессионально. Колея, по которой движется жизнь, не тяготит – напротив, устойчивость радует. Такой период был у родителей после 1980 года, когда они купили хату в станице. Быт был нелёгким, но их всё радовало. В памяти всплывают картинки: дядя Вова сидит в летнем душе и работает (для писания почему-то всегда выбирал самые экзотические места). Окапывает деревья. Вечером идёт с мамой на Дон купаться. Бежит на пристань – ехать в Ростов... Увы, счастье длилось недолго, такое счастье «по определению» не может быть долгим.

Отчима нет в живых уже двадцать лет, мамы – тринадцать. Но чем дальше, тем всё отчётливей я понимаю, какую роль они сыграли в формировании моего образа жизни и моей судьбы. Я и сейчас не всё в наших отношениях вспоминаю с восторгом; в том, что не всё и не всегда было гладко, есть и моя, и их вина. И всё же, всё же благодарности неизмеримо больше... Я такая, как есть, в том числе и потому, что моим отчимом был Владимир Дмитриевич Фоменко.