ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2016-й

Здравоохранение на Дону

С. С. ПЧЕЛЬНИКОВ

А ЛАРЧИК ОТКРЫВАЛСЯ ПРОСТО

23 сентября 2015 года, в день своего рождения, в возрасте восьмидесяти пяти лет ушёл из жизни Игорь Тимофеевич Асмаев. Вся его жизнь была связана с медициной – и с родным Ростовом: здесь он учился в мединституте, сюда вернулся по окончании Военно-Медицинской академии в Ленинграде. Игорь Тимофеевич работал врачом-хирургом в железнодорожной больнице, в военном госпитале, в поликлинике МВД и поликлинике № 11. Ещё задолго до переезда в Москву он много времени посвятил составлению генеалогического древа, впоследствии увлёкся сочинительством стихов и былин. В «Донском временнике» (Год 2012-й; выпуск 20) была опубликована работа Игоря Асмаева «Семейные корни», в которой он исследует свою родословную.

Об Игоре Тимофеевиче вспоминает его коллега.

Наверное, всё дело в бороде, – по крайней мере, у нашего поколения она ассоциировалась с духом свободы и демократии, и с 60-х годов являлась эдаким признаком интеллигентности…

С Игорем Тимофеевичем Асмаевым судьба свела нас в начале 1997 года. Он привлёк моё внимание не только врубелевской внешностью, но и, если можно так выразиться, стойким инакомыслием. Трудно, а зачастую и невозможно было Врачу, который сжился и сроднился с высокими идеалами социалистического здравоохранения, примириться с коммерциализацией и бюрократизацией самой гуманной сферы человеческой деятельности. Видимо, в этом и крылись внутренние причины постоянных трений и конфронтаций, которые возмущали администраторов поликлиники и руководителей здравоохранения города. Именно на конфликтность и «тяжесть» характера доктора Асмаева в первую очередь – прямо «с порога» – указывали его коллеги. При этом – если состояние больного того требовало – Игорь Тимофеевич не стеснялся доходить и до управления здравоохранения, и до министерства.

А затем ларчик стал приоткрываться… Великолепное знание как специальной медицинской, так и классической художественной литературы, вовремя и к месту цитируемой, оригинальное восприятие значимых современных произведений, блестящее владение армянским и немецким языками… Помню, как я был приятно удивлён, услышав в ответ на немецкую поговорку безупречно грамотную фразу на языке оригинала. Затем случайно мне довелось познакомиться и с произведениями Игоря Тимофеевича: с проникновенными воспоминаниями об отце, с его стихами:

Оглянись, – сколько дел

В жизни ты не успел

Сделать.

Не спеши лечь в кровать,

Чтобы там умирать…

А какой крик души несется из строк его «обывателя»:

Всюду ложь

Почти сплошь,

Ну и что ж…

Но наибольшей гармонии нам удавалось достичь, когда мы заговаривали о Нахичевани. Мне сегодня стыдно за большинство своих сограждан, иванов, родства не помнящих и не только не знающих, но и не пытающихся узнать историю родного города. И как отрадно было на фоне этого равнодушия встретить собеседника, свободно оперирующего старыми названиями улиц, фамилиями Балабанова, Налбандяна, Чубарова… Как приятно было изучать старые фотографии и записи из его и моего архивов. Так, как Игорь Тимофеевич, Нахичевань знали очень немногие. Обычно знание о городе бывает академически односторонним: исторические документы, должностные лица, официальная история… А в памяти старожила Асмаева воскресали быт и повседневность: кто именно жил на углу 18‑й и Софийской; когда мужская гимназия была преобразована в школу; как последовательно менялись номера улиц вплоть до № 26, который из жилого дома трансформировался в налоговый офис.

Захожу однажды в кабинет Игоря Тимофеевича и вижу: на рабочем столе между доктором и пациентом – плексигласовый экран размером А3.

– Игорь Тимофеевич, что это?

– Экран, предохраняющий меня от воздушно-капельной инфекции!

– ?

– Да‑да сейчас, зимой, очень многие инфицированы!

Убедить его в бессмысленности этого фигового листа мне так и не удалось…

Как обычно post factum, пришло сожаление: что-то недосказано, недовыяснено, недоделано. Осталась в тени флотская эпоха жизни Игоря Тимофеевича, его работа с Борисом Зиновьевичем Гутниковым, многое другое... Ничто человеческое было ему не чуждо, и тем прекрасна была его жизнь.

И как плохо мы знаем друг друга!