ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2006-й

Рецензии на краеведческие книги

ЗАПАНИБРАТА С ВЕЛИКИМИ

Крутов В., Швецова-Крутова А. Мир Рахманинова: Темы и вариации. Книга I: Сережа. - М.: Изд-во Ю. Шушарина, 2004. - 468 с.

«Не хотелось писать музыковедческую работу»; «это прежде всего рассказ о России, а потом уже о её гениальном сыне»; «пишу о том, что нового удалось найти в документах, что увиделось мне иначе, что понял по-своему»; «книга потому получила название "Мир Рахманинова", что она и обо мне. Музыка композитора — моя музыка, его мир — мой мир... писательство для меня — ...это путь не во вне (к известности, например), а во внутрь — для чего "я"».. Не правда ли, многообещающее вступление к монографии, которую, вероятно, следовало бы назвать «Рахманинов и Крутов», более того — «Крутов и Рахманинов» ? Впрочем, любое сравнение такого рода заведомо граничит с абсурдом; поговорим о самой книге.

Её появление, безусловно, — итог кропотливого труда, многолетних изысканий, предпринятых страстным почитателем рахманиновской личности и творчества. Вот только страстность эта сплошь и рядом таит в себе некий пафос язвительного «разоблачения», плохо согласующегося с элементарными правилами корректности. Достаётся от В. Крутова многим: «горе-рахманиноведам», искажающим факты биографии великого художника; музыкантам — старшим современникам Рахманинова, не проявившим-де надлежащего пиетета к юному гению (и к тем, кто служил для него идеальными «образцами для подражания», — пресловутым «врагам» П.Чайковского, Ант. Рубинштейна et cet); ближайшим и отдалённым родственникам, но своей чёрствости либо ограниченности всячески тормозившим процесс музыкального формирования Серёжи... Естественно, «правда» В. Крутова побеждает — таковы законы избранного им жанра, хотя среди разбитых «недругов» оказывается и читатель, помимо собственной воли втянутый в тотальное «выяснение отношений». Ради чего же, собственно, мирным исследовательским штудиям придан размах настоящего «поля брани»?

Для того, вероятно, чтобы под прикрытием весьма эффектной «дымовой завесы» как бы мимоходом избежать серьёзного разговора в связи с творчеством Рахманинова. Нежелание В. Крутова «писать музыковедческую работу» представляется вполне резонным — ведь в центре подобных работ обычно располагается музыка. Ради её постижения, откровенно говоря, исследователь и наделен правом (пускай ограниченным) вторгаться в частную жизнь композитора, детально освещать определённые перипетии этой жизни, придавая им публичный статус. А с музыкой у автора книги, судя по всему, отношения складываются непросто. Так, на с. 442 автор обнаруживает в хоровом полифоническом искусстве ренессансной эпохи «неразвитость гармонического и мелодического мышления», связанную со «скудостью средневекового инструментария». И это написано в начале XXI в., после впечатляющего по размаху исполнительского и композиторского «второго Возрождения» хоровых шедевров Палестрипы и Лассо, Монтеверди и Джезуальдо! Другой образчик: упоминая симфоническую фантазию П.Чайковского «Фатум», вызвавшую резкий отзыв М.Балакирева, В.Крутов пишет: «...критика ... оказалась столь жёсткой, что композитор уничтожил партитуру произведения». И далее, в сноске: «А зря! Лучше бы П.И. подарил это произведение, вместе с авторством, Милию Балакиреву, и тогда оно стало бы лучшим в списке его произведений» (с. 333). Но ведь «Фатум» (восстановленный ещё в конце 1890-х гг.) — достаточно известное и скромное по своим достоинствам произведение, которое ни одному сколько-нибудь компетентному ценителю не придёт в голову ставить выше всего творчества Балакирева. Характерен и авторский панегирик Ант. Рубинштейну, призванный воздать должное этому крупнейшему музыканту, однако фактически демонстрирующий элементарную неосведомлённость В.Крутова («В ноябре 1902 г. в фойе Большого зала Петербургской консерватории торжественно открыли мраморную статую Антона Рубинштейна... Вот и вся благодарность наша. И тогдашних, и теперешних» — с. 409) в сочетании с удручающе безответственными инвективами: «...грандиозная фигура Антона Григорьевича Рубинштейна... теряется в третьих рядах отечественных, музыкантов, заслоняемая невзрачными серовыми, балакиревыми и прочими кюи» (с. 400—401). Число такого рода примеров агрессивного дилетантизма можно было бы умножить. Исток же один — крайне поверхностное отношение к музыке, гипертрофированное восприятие её эмоциональной стороны («нравится — не нравится», «чувствую — не чувствую»), хотя В.Крутов с гордостью заявляет о своей «уникальной по качеству музыкальной подготовке в (Московском. — К.Ж.) хоровом училище» (с. 225).

Прояснив ситуацию с «музыковедением» (или, скорее, «не-ведением») в «Мире Рахманинова», перейдём к рассмотрению исторических «достопримечательностей» книги. Её автор неоднократно именует себя «историком-исследователем», подчёркивая, что его суждения и оценки выверены, обоснованы документально — в отличие от подавляющего большинства «сочинителей», пишущих о Рахманинове. Собственные гипотезы, не подтверждаемые документами, В.Крутов предусмотрительно излагает в разделах, именуемых «вариациями от автора». Субъективизм упомянутых «вариаций» очевиден. Так, стремясь реабилитировав отца Серёжи Василия Аркадьевича, обвиняемого некоторыми мемуаристами и исследователями в разорении Рахманиновых, а затем и в уходе из семьи, Крутов выдвигает встречную гипотезу о «нервном заболевании» (в другом месте — «душевной болезни») матери композитора Любови Петровны (с.278—279). Данная гипотеза подкрепляется мемуарными свидетельствами, датированными... 1914 и 1929 гг., хотя заведомая недостоверность этих аргументов применительно к событиям тридцати-сорокалетней давности ясна и человеку, далёкому от научных исследований. Фантазируя далее, В.Крутов выдвигает прямые обвинения в адрес матери, якобы инспирировавшей развод, выжившей мужа из семьи (что привело-де к «бунту» Сергея против «виновницы» семейной драмы — с. 276—279), а затем и бросившей детей на произвол судьбы. На с. 280 автор, завершая цитируемую «вариацию», подчёркивает: «Это моя версия, моё видение ситуации». Однако изложением «версии» дело не ограничивается. В дальнейшем (уже по окончании «версионного» раздела) читаем: «...мать замкнулась на своих переживаниях, граничащих с болезнью...» (с. 280—281): «...нервнобольная Любовь Петровна распихивает родных детей по кадетским корпусам, пансионам и родственникам» (с. 295); «только нездоровой психикой можно объяснить такое поведение Любови Петровны» (с. 351), и т.д.

В очередной «вариации» В.Крутов излагает гипотезу о «действительных» причинах разрыва С.Рахманинова со своим педагогом Н.Зверевым: «В доме Зверева и под руководством Зверева Сергей Рахманинов формировался и сформировался. Но настал момент, когда родник был исчерпан. Рахманинов рассчитывал на новые впечатления от занятий с другим педагогом-пианистом, тем более что Матвей Пресман, старший воспитанник Зверева, так много и интересно рассказывал о Сафонове. Но... Зверев приказал учиться у Зилоти» (с. 452). Здесь автор, несомненно, опирается на известный фрагмент из «Записки о С.В.Рахманинове» С.Сатиной, однако в стремлении «понять по-своему» сообщение мемуариста заходит слишком далеко. Во-первых, гипотеза преподносится читателю как нечто само собой разумеющее! задолго до указанной «вариации» (с. 421: «Вопреки желанию Сергея Зверев настоял, чтобы и Рахманинов, и Максимов (? — К.Ж.) перешли в класс Зилоти. Эта ошибка предопределила на несколько лет дальнейшие взаимоотношения Рахманинова и Зверева»). Во-вторых, пытаясь убедить читателя в собственной правоте, В.Крутов голословно объявляет А.Зилоти малодаровитым музыкантом и посредственным педагогом (с. 428—438). Категоричное резюме: «ученик старших классов консерватории Сергей Рахманинов в те ученические годы стал величиной значительно большей, чем его учитель» — опирается «за недостатком сведений» на рецензии Г.Конюса, критически оценивающего в 1912 г. концерты с участием Зилоти, да раздражённый отзыв П.Чайковского образца 1884 года о Зилоти-исполнителе (с. 434—440; показательно, что В.Крутов умалчивает о прямо противоположной оценке, высказанной тем же Чайковским год спустя — в той же переписке с Н. фон Мекк). С целью обосновать заявленный тезис В.Крутов ничтоже сумняшеся обвиняет Зилоти в безрезультатности его занятий с Ант. Рубинштейном и демонстрирует удивительную «лёгкость пера», походя «развенчивая» педагогическую систему Ф. Листа, у которого «нерадивый» Александр, напротив стажировался весьма успешно. Кстати, воспитанников самого Зилоти (например, К.Игумнова, оставившего о своём учителе содержательные и объективные воспоминания) В.Крутов предпочитает не цитировать, странным образом «не обнаружив» соответствующих материалов. Равно как безмолвствует о специфических чертах личности В.Сафонова, умудрившегося непоправимо испортить отношения с Рахманиновым уже к началу 1890-х гг.

Оставляя на совести автора производимые им «версии», следует признать, что и в «исследовательских» главах достижения В.Крутова-«историка» отнюдь не впечатляют. Например, деду Рахманинова по материнской линии П.Бутакову посвящены 90 (!) страниц книги, по прочтении которых мы узнаём: а) возможно, Бутаков не был генерал-майором, — автору не удалось обнаружить документов, безоговорочно подтверждающих или опровергающих указанный факт (впрочем, невзирая на это, В.Крутов кое-где именует Любовь Петровну «полковничьей дочкой»); б) дед Рахманинова не являлся директором Новгородского кадетского корпуса (информация, мягко говоря, «второй свежести»); в) усадьбу Онег нельзя считать местом, где родился будущий композитор (также не новость для современных специалистов); г) генеалогическое древо Рахманиновых, вероятно, востребует определённых уточнений автором излагаются личные соображения по данному вопросу) и т.д.

Итоги, надо признать, сопоставимы с «горой, родившей мышь», а потому В.Крутов добавляет к вышеперечисленному псевдосенсационное предположение о «корнях» пресловутой «душевной болезни» Л.Рахманиновой. Её отец, «видимо», пристрастился в годы «одинокой армейской захолустной жизни» к «злоупотреблению вином», вследствие чего не сделал карьеры и способствовал рождению неполноценного ребёнка (с. 280). Само собой разумеется, подобных измышлений в других книгах о Рахманинове «историк-исследователь» терпеть не намерен — и откровенно сокрушается, что оклеветанные не могут вызвать его оппонентов «к барьеру» (с. 151).

Отнюдь не жалует В.Крутов и краеведческие работы, хотя присущий автору обличительный пафос надлежало бы подкрепить куда большей осведомлённостью в названной сфере. К примеру, если бы В.Крутов проследовал путями «невежественных» предшественников, побеседовал с новгородскими старожилами, он бы узнал, что «Лобковым кладбищем» и «Антоньевским погостом» в окрестностях Онега называют одно и то же место. И автору «Мира Рахманинова» не пришлось бы сочинять детектив о мнимой краже надгробия П. Бутакова с перемещением на «чужое» кладбище (с. 74—75). А заодно изощряться в сомнительном остроумии, высмеивая краеведов-мюнхгаузенов.

Вынужденно прерву затянувшуюся «арию со списком». Рассматриваемое издание предстаёт читателю не историческим исследованием, но типичным образчиком самодеятельного рахманиноведения, которое вполне справедливо ассоциируется у В.Крутова с «разнузданной биографоманией» и «развесистой клюквой» (с. 75). Тем не менее автор позволяет себе яростно бичевать учёных-музыковедов, выставляя их немногочисленные ошибки в качестве примеров «идиотизма», «вопиющего непрофессионализма» и «невежества». При этом В.Крутов, не щадя живота своего, полемизирует с явно вторичными, компилятивными работами, порой — с художественными произведениями. Весьма странное впечатление производит и склонность автора к вольному цитированию оппонентов, сопровождаемому коверканием их имён. В частности, Л.Ковалёва-Огороднова упорно именуется Ковалёвой-Огородниковой (с. 49, 75, 125, 128, 210, 246, 247), В. Храмов превращается в Храпова (с. 73), В.Брянцева оказывается Брянцевым (с. 198), рахманиноведение в целом непонятно почему называется «рахманинововедением» (с. 75). Вряд ли приходится винить в указанном «передергивании» издательских наборщиков — их имена вообще не фигурируют среди «ответственных лиц», готовивших «Мир Рахманинова» к печати. Стало быть, предварительной подготовкой макета занимались либо случайные люди «по найму» (практика, увы, распространенная в коммерческих издательствах!), либо ...сами авторы книги, что также встречается сплошь и рядом. В последнем случае легко объяснима и вопиющая халатность корректоров: г-н Шушарин, взявший на себя труд публикации многотомного «разоблачения», и его подчинённые не являются профессионалами в области литературы о музыке. И это обстоятельство следовало бы учесть В.Крутову, если уж он требует безукоризненной точности от «музыковедов».

Кстати, отношение автора к оппонентам нередко удивительным образом меняется. О недостатках книги рахманиновского биографа О.Риземана, к примеру, В. Крутов впервые говорит на с. 243 — после неоднократно приводимых выдержек (с. 215, 226, 227) из этого издания, предлагаемых читателю в качестве безусловно достоверных «воспоминаний С.В.Рахманинова». Точно так же регулярно цитируются различные мемуарные свидетельства и документальные источники по книгам «баснописцев» (выражение В.Крутова) Ю.Келдыша, В.Брянцевой, Е. и В.Дмитриевских, если эти цитаты не противоречат собственным представлениям автора; подобная снисходительность, естественно, никак не оговаривается. Впрочем, до подобных ли мелочей В.Крутову, коль скоро сам Михаил Плетнёв (предстающий на страницах книги эдаким «Рахманиновым сегодня»: «Много, много творческих и жизненных параллелей вижу я в этих истинно русских гениях, что очень помогло мне в создании образа Сергея Рахманинова» — с. 6) якобы благословляет «исследователя» на труды праведные! Вероятно, прославленный музыкант позволил использовать своё имя в авторской «рекламной акции», не читая посвященного ему опуса.

Навязчивые самовосхваления, агрессивно-развязный тон, амбициозное стремление «живо наставить на путь истинный» отечественную музыкальную науку, «зияющие высоты» азбучной малограмотности... Указанные симптомы, в полной мере отличающие «Мир Рахманинова», свидетельствуют о тяжёлой форме дилетантизма. Так что «психоаналитическая» изнанка труда В.Крутова («это путь во внутрь — для чего "я"») представляется вполне уместной — хотя бы на правах паллиатива. Прочее же достойно глубоких соболезнований. Воистину, как справедливо заметил Монтень, и учёные, и крестьяне по-своему хороши; все беды людские проистекают от полуобразованности.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Коль скоро повествование в книге ведётся В. Крутовым только от своего имени, а роль Л. Швецовой-Крутовой как «помощника» специально оговорена во вступительной заметке (с. 6), «условный соавтор» далее мною не упоминается. В приводимых цитатах повсеместно сохранена орография первоисточника; курсивы принадлежат мне.